Около 6 месяцев назад, 4 августа 2020 г. один из самых сильных неядерных взрывов в истории потряс город Бейрут. Оставив северную часть столицы в руинах, в результате взрыва были повреждены около 40.000 зданий. Местные мировые архитекторы, недавно завершившие новые современные сооружения,, теперь сталкиваются с дилеммой реконструкции, поднимая экзистенциальные вопросы, например: как должны выглядеть усилия по восстановлению “новых” поврежденных зданий? Следует ли архитекторам восстановить их такими, какими они выглядели до взрыва, стирая то, что произошло, или им следует оставить шрамы и изобразить новую действительность?
Для того, чтобы изучить идеи и выделить различные мнения, у редакции ArchDaily была возможность поговорить с тремя архитекторами, здания которых пострадали от взрыва. Бернард Хури, Пол Калустян и Лина Готме рассказали о своих проектах и о своем представлении проекта реконструкции Бейрута главному редактору ArchDaily — Кристель Харрук, вместе с архитектурным фотографом Лориан Гинитоу, которая задокументировала масштабы разрушений в представленной серии фотографий.
Бернард Хури: В поисках настоящего
Во время взрыва три здания Бернарда Хури пострадали от прямых ударов ударных волн: недавно построенная башня Саифи #450, участки #1063 (R2) и #1072, ближайшие к месту взрыва жилые здания. Как ни странно, наверху одного из этих сооружений были две пушки. Получившие общее название по номерам участков, эти очень молодые гиганты потеряли свою облицовку, элементы из стекла, дерева, металла и алюминия вместе со строительными повреждениями. Редакция ArchDaily поговорила с Хури в его офисе, расположенном в Бейруте, о его восприятии истории Ливана и о его усилиях по реконструкции.
AD: Три ваши проекта пострадали от взрыва. Какую роль играли данные сооружения в городской структуре, и как они связаны с историей?
БХ: Эти три здания, участок #450, участок #1063 (R2) и участок #1072 по многим направлениям были сооружениями с очень контекстуальной стилистикой, которые коснулись географии и принимали цвета порта для того, чтобы они стали продолжением существующего города. Делая переход от опасного и упрощенного отображения Бейрута, эти сооружения приняли другой оттенок, отличный от того, что некоторые люди пытались придать городу. Бейрут не “бежевый”. Моя критика этой монохромной бежевой картины уходит корнями в прошлое. Она начинается с моей ранней реакции на проект Солидер, проект реконструкции центра города после гражданской войны, который осуществлялся в 90-х гг., и эта связь с историей прерывается по какой-то причине на французском мандате. Нет никаких ссылок к истории Республики и современной нации, которая была так близка мне. К сожалению, этот подход к истории все еще доминирует, когда это касается наследия, и, когда речь идет об истории этого города. Когда говорят о поражении архитектурного наследия, все указывают сразу на район Джемайзе с его османскими и колониальными домами, но никто никогда не упоминает какие-либо другие здания, построенные после 1950-х гг. Это всегда прошлое или будущее. Невозможно существовать в настоящем, и и мое определение настоящего дойдет до первых дней Независимости.
Возвращаясь к моим проектам, то, что особенно было интересно в строительстве Саифи #450, это его расположение на окраине района Солидер, что отражает события, которыми некоторые из нас не очень гордятся, и, которые мы просто не хотим включать в нашу приукрашенную, монохромную и опасно упрощенную историю.
“По моему мнению, с этой действительностью приходит возможность создания какой-либо актуальной истории соответствующего периода по обоюдному согласию, которая предшествует инициативе по реконструкции. Впоследствии этот процесс может привести к созданию какого-то проекта, который позволит вам существовать в настоящем. Если вы этого не сделаете, вы потерпите неудачу в сферах политики, культуры и истории”.
Участок #450 построен как крепость с подъемными кранами, в отличие от других построек, которые я также в то же время разрабатывал в более стабильных районах. На самом деле, я говорил одно и совершенно противоположное одновременно. В первоначальном описательном тексте об участке #450, порт упоминается в самом первом предложении. “Бейрут — это портовый город”. По правде говоря, здание обращено к порту и печальному прошлому этого очень своеобразного района. Это не музей, не мемориал или проект, который может позволить занять какую-либо политическую позицию. Это жилой комплекс для частного застройщика, и эта программа позволит вам занять очень радикальные позиции, которые, в противном случае, вы не сможете занять.
“Никто не собирается привлекать вас к ответственности за то, что вы говорите, поэтому вы можете говорить все, что хотите. Бейрут заставил меня заняться архитектурой в качестве политического действия”.
Моя архитектура во многом соответствовала этим направлениям, начиная с проекта “Развивающиеся шрамы” 1991 г. до строительства самых первых зданий, которое я выполнил, BO18 1998 г., за ними последовали проекты Centrale 1999 г. и Yabani в начале 2000-х гг. Несмотря на то, что они были в основном зданиями послевоенного периода, для меня война не закончилась”.
AD: Как вы представляете реконструкцию Бейрута?
БХ: Я рассмотрю каждый конкретный случай. Когда это касается района Мар Мхаел и его отделов, я считаю, реконструкция будет органичной. Все-таки, это не район, который был заброшен, это совершенно другой случай из проекта Солидер. Я также считаю, что этот проект осуществится намного быстрее, чем мы думаем.
AD: Как вы будете работать над своими проектами? И вы уже ведете переговоры с разработчиками, чтобы найти решение?
БХ: Странно работать на собственном ребенке. Объясню это так. Раньше я работал над более старыми зданиями, которые не были моими, но теперь это мои собственные дети, и они совсем маленькие. Я смотрю на это, как на хирургическую операцию, и это определенно очень интересно увидеть в какой степени ваш пациент захочет полностью убрать или принять некоторые шрамы. Я уже поговорил с разработчиками самого поврежденного проекта трех зданий, #1072, и мы договорились об одном: они не будут в точности такими, какими были. Я считаю, что это заявление. Можно подумать, что после этой травмы люди захотят полностью стереть все следы того, что произошло, но это не тот случай.
Когда мы начали работать над этим проектом еще в 2009 г., более 10 лет назад, разработчики корпораций имели свои идеи, числа, которые надо было сопоставить, социальные методы и конструкционные материалы. В то время значительная часть расходов осуществлялась в иностранной валюте. Мы жили в условиях финансового кризиса, это коснулось и промышленности, а разработчики хотели работать по определенным стандартам. Например, они бы платили огромные суммы за облицовку, импортированную из Китая, вместо того, чтобы взять на себя риск разработки чего-то на месте, что могло быть менее дорогостоящим, но, что не могло быть оценено книгой или указано на бумаге.
На сегодняшний день кожа исчезла, а возвращаться к нашему прежнему образу деятельности, будет смертельно в финансовом отношении. Мое предложение — заменить все, что было повреждено, чем-то, преобразованным на местном уровне. В настоящее время мы находимся в процессе оценивания процента поверхностей, которые можно восстановить, и процента поверхностей, которых больше нет, и основываясь на этих данных у нас будут более ясные идеи. Мы начали это обсуждение исключительно с финансовой и экономической точек зрения, но это также могло бы быть очень политической дискуссией.
“Я считаю, работа с местными ремеслами и с местными ремесленниками — это политическое действие, и это тоже было важной частью моих ранних дней карьеры. Мои первые здания были полностью построены из преобразованного материала, как Centrale, все были построены на месте”.
Пол Калустян: Меняя действительность
Учитывая, что ущерб, нанесенный его проектам, был незначительный, по сравнению с масштабом взрыва, Пол Калустян, столкнулся с осознанием того, что в большей степени пострадала его профессия, и, что она никогда не будет прежней. Наблюдение, что его проекты в беде, такие как известный Ballroom Blitz nightclub, оставило много горечи. Редакция ArchDaily поговорила с Полом о его архитектурном видении на одном из его восстановленных проектов в районе Джемайзе.
AD: Как вы считаете, этот взрыв будет иметь влияние на архитектурную сцену?
ПК: Я считаю, три главных события, которые произошли в прошлом году: экономический коллапс, коронавирус и взрыв, дали ливанскому сообществу дизайнеров или людям, заинтересованным в более глубоком осмыслении, время, сделать шаг назад, посмотреть издалека и задуматься о нашей действительности. На самом деле, я считаю, что мы сейчас живем в состоянии неопределенности за пределами действительности, реальность — это прошлая жизнь, в которой мы были заражены и испорчены. Мы, как архитекторы, нашли способ работать в этом хаосе.
Ален Бадью, французский философ, рассказывает о концепции события. Под событиями, он, на самом деле, подразумевает изменение действительности, изменение, которое делает вещи другими, а без этого, никакое преобразование не было бы возможным. Может быть, нам стоит рассматривать этот взрыв как событие, с “до” и “после”. Обычно люди сразу реагируют, особенно, в нашей культуре, и исправляют то, что сломано. Они восстанавливают, а, другими словами, они возвращаются к прошлому. То, что я предлагаю себе — отойти на некоторое расстояние, обдумать новые возможности нового мира, принять это как событие и не заниматься реконструкцией, не имея времени придумывать что-то новое. Я не говорю о том, что я собираюсь совершить революцию и изменить систему, но, хотя бы, наш образ мышления должен быть другим. Я не уверен как, но, по крайней мере, это о побеге из этого господствующего хаоса и о начале творения за пределами этой действительности.
“Пересмотреть все, чтобы заново создать, вместо того, чтобы оставаться на одном месте в нашей версии Альбера Камю о “Мифе о Сизифе”, где мы опираемся на ложные чувства достижения, реализации, счастья, и на то, что мы называем упорством. Это упорство, о котором говорят ливанцы, по моему мнению, неуместно, и я не могу не задаться вопросом: мы роботы, глупые или супергерои”?
Взглянуть со стороны и создать что-то другое. Мы меняем нашу архитектуру, по сути, так, что начинаем думать чаще о природе, о проницаемости и о внешних связях, и т.п., оставляя яркий след позади. Мы должны вернуться на наш уровень человеческого развития. У нас есть возможность — сделать шаг назад. Вот где я нахожусь, это не очень своеобразно, но если это произойдет в большом масштабе, то это будет некоторым импульсом к переменам. Революция должна быть в идеях.
AD: Как вы воспринимаете реконструкцию? Что нужно перестроить точно так же, а что нет? Как вы спасете городскую ткань и коллективную память?
ПК: Петер Цумтор воспринимает историю как нечто, что находится в движении. Если у него руины, он будет опираться на них, создавая новый пласт. Это довольно смело, но также очень интересно для нас. Формула проста с точки зрения реставрации, но когда это касается городской ткани, это гораздо сложнее, особенно, если это здание уже находилось под угрозой. Я считаю, как архитекторы, мы не можем решить этот вопрос, здесь нужны специальные правила и стратегии.
С другой стороны, здания не могут быть восстановлены точно так, как они были до взрыва. Даже характерные здания. Что-то должно говорить о том, что это другая эпоха. Например, Леббеус Вудс предложил процесс объединения организмов с существующими сооружениями. Следуя этой логике, что если мы представим что-то похожее в нашем случае։ новые дополнения к нашим частным жилым зданиям, мы создадим полуобщественные пространства и сделаем город доступным. Это говорит о позитивизме, внедряя в частный сектор то, что мы, как архитекторы, считаем важным, например, общественное пространство, природу, и т.п. Самое главное — не поддаться китчу, символизму и низкопробным романтическим подходам.
AD: Как вы считаете, это событие изменит вашу будущую концепцию процесса и ваш подход к архитектуре?
ПК: До взрыва я уже был заинтересован в некотором новом виде архитектуры, и я следовал этому через новые формы, новое пространство. Я был на правильном пути с точки зрения видения, но я считаю, мне нужно принять эти концепции чуть дальше.
Во-первых, мы должны найти себя в ситуации на планете и в местной обстановке. Мое направление — чуть больше вернуться к сути человека, включить легкие подходы, создать новые концепции, поэкспериментировать с масштабами, и всегда спрашивать: почему нет, и как это сделать по-другому? В основном, это о том, как заставить людей воссоединиться с очарованием мира. По моему мнению, больше нет места для догм или движений, каждый архитектор свободен выбирать свой собственный стиль и идти по своему собственному пути.
“Нет никакой идеологии, все возможно. Сила людей заключается в интуиции, в креативности, в концепциях, в вещах, которые мы не можем объяснить. Я считаю, мы должны извлекать из этого больше пользы”.
Лина Готме: Память о событии
Проект “Каменный сад” Лины Готме находился на последнем этапе, когда произошел взрыв. Всего в миле от места взрыва скульптурная масса выдержала удар, но все ее элементы стекла и металла были полностью разрушены. Редакция ArchDaily обсудила с архитектором о влиянии бедствия на ее проект, также о ее взгляде на реконструкцию современной архитектуры в Бейруте.
AD: Какие из ваших проектов пострадали при взрыве? Какова степень ущерба?
ЛГ: Я только завершила проект “Каменный сад”, работу над башней, расположенной недалеко от порта, и всего в миле от места взрыва. Это здание предназначенное для жилья, и художественная галерея посвященная изображению и производству на Ближнем Востоке (Mina Image Center). Этот проект имел и архитектурное, и социальное значение. С архитектурной точки зрения я рассчитывала, что эта башня будет отражением города Бейрут, ее построения и ее истории. Эта башня-скульптура опирается о землю, вручную расчесанная опытными ремесленниками; она имела положительный результат на город собирающий урожай на высотах Бейрута. За всеми окнами были встроены сады с настилом. Это своего рода многообещающий ренессанс. Здание также имело социальное значение, галерея возобновила работу над фотосъемкой Ближнего Востока, над производством изображений. Пересечение цивилизаций и культур Бейрута по их содержанию. Все квартиры разные, индивидуализированные их владельцами. Здесь можно свободно избежать типичных и прототипных универсальных планов квартир, которые постоянно диктовали социальную структуру семьи в городе.
Взрыв произошел во время моей поездки, когда я завершала последние работы в осуществлении проекта. Здание со размеренным стеклянным фасадом выполняло роль бункера. Его массивное земное тело было не тронуто. Молодые деревья остались на высоте. Тем не менее, все окна, металлоконструкция были полностью разрушены, лифты были полностью деформированы. Внутри квартир все было не на месте…
Разработчик уже провел 3D сканирование всех зданий, чтобы оценить ущерб. Самая большая сложность сегодня — это финансирование, как профинансировать все работы по восстановлению. Это очень сложно, на данный момент все на грани банкротства и без средств…
AD: Как вы бы хотели представить реконструкцию современной поврежденной архитектуры в Бейруте?
ЛГ: Мы должны задуматься о том, как мы хотим реконструировать? Что предложить городу? Как опираться на память этого события? Какое послание должен оставить этот след, если он оставил?
“Может быть, здесь должна быть общая нить, физический жест, которые мы должны увидеть повторяющимися во всех поврежденных зданиях. Это является напоминанием о социальной ответственности власти. Об ответственности поколений не признавать статус-кво и не подчиняться ему”.
Появилась новая действительность, и мы должны ввести ее в нашу перестройку; я — археолог в глубине души. Мне нравится копать, обнаруживать, оставлять следы в прошлом, переосмысливать. Я считаю, нам следует построить этот палимпсест из историй, сделать эту память физической в некоторой степени. Это не о том, чтобы придать хронический характер драме, это о том, чтобы извлечь уроки из прошлого, а архитектура — это один из наших инструментов.
AD: Можете рассказать нам больше о вашей философии по этому вопросу? О том, как должны выглядеть усилия по реконструкции “новых” зданий?
ЛГ: Нужно поставить под вопрос аспект проектирования общественных зданий, взрыв — каким бы сильным ни был — показал, что все эти сооружения взаимосвязаны, они более или менее повредились. Сейчас вопрос состоит в том, как по-новому мы можем создать и интегрировать отношения с общественным пространством.
“Я также ставлю под вопрос этот промежуток времени между разрушением и началом реконструкции. Как мы можем использовать эти руины”?
Почти имеется возможность трансформировать это промежуточное состояние зданий. А если эти сооружения станут государственными лабораториями в ожидании реконструкции, или это усугубит жизнь в зеленой гавани. Я также чувствую, что здесь преобладает поэтический аспект, который нужно привнести во внутреннюю часть здания. Я все еще очень сильно затронута разбитым стеклом. В моей памяти я все время вижу интерьеры зданий, заваленные стеклянными осколками.
Переводчик: Сона Мелконян (Sona Melkonyan) © Все права защищены.