Армяне-беженцы в бывших азербайджанских селах: освоение физического пространства | Часть 1

Историческая справка

В 1988-1990 гг. Варденисский район Армении покинуло большинство местного населения — азербайджанцы. В бывших азербайджанских селах поселились покинувшие Азербайджан многочисленные группы армян. До разгара конфликта азербайджанцы составляли этническое большинство района (почти 70%), а проживающие на данной территории армяне негласно были разделены на две группы: яйлакан (тюрк. — тот, кто уводит скот в высокогорные пастбища), армяне переселившиеся в 1828 году по Туркманчайскому договору, и гахтакан (арм. — эмигрант), переселенцы из Османской Империи после армянских погромов 1895-1915 гг. Примечательно, что эти группы представляли собой относительно устойчивые сообщества, различия между которыми проявлялись в первую очередь на уровне речевого поведения: это ярким образом отобразилось в локальном презрительном прозвище гахтаканов — «гялма (тюрк. — придшие)». По своему социальному статусу местные азербайджанцы и яйлаканы превалировали над гахтаканами до 1988 года. После сложного процесса изменения этнического контингента в регионе (1988-1992 гг.), когда доминантным большинством населения стали этнические армяне, в корне изменилась структура и стратификация социальных групп. Теперь уже ярлык «гялма» был приурочен к новым переселенцам — беженцам из Азербайджана.

В начале 1990-х годов с упадком социально — экономического уровня во всей стране (землетрясение в Спитаке, развал Советского Союза, Карабахская война), отношения между «местным» и «беженским» населением заметно усугубились, переходя на новый уровень — «свой — чужой». Согласно полевым материалам (08.2014-01.2015, село МецМасрик (Варденисский район, Армения)), в начале адаптационного процесса беженцев для определения «своего и чужого» особенно важную роль играли такие критерии, как беженец и местный армянин. Сегодня гораздо более значительную роль играют характеристики социально-экономического характера, такие как — образование, социальный статус,связи, родственники за границей и т.д. Это не в коем случае не означает, что противопоставление «беженец-местный житель» полностью исчезло. Оно существует до сих пор, но ощущается не так остро, как в 1990-х годах.

Таким образом, цель данного исследования показать, как происходят процессы адаптации и интеграции в новом пространстве, какие проблемные точки возникают в течение этих процессов и как они переодолеваются. Подобные исследования могут послужить аналитическим руководством для избежания острых углов сложных интеграционных процессов.

Освоение физического пространства

До 1988 года поселения Варденисского района со смешанным армяно-азербайджанским населением были разделены по этническому принципу. Так, деревня Мец Масрик (несмотря на то, что официально считалась единым поселением) центральной проселочной дорогой разделялась на отдельные территории проживания армян и азербайджанцев. В бывших поселениях со смешанным армяно-азербайджанским населением, отношения между двумя этническими группами были дружественно-терпимыми. Это были исключительно экономические взаимоотношения (земледелие, отгонное скотоводство), которые не поощряли развитие матримониальных уз. Они крайне редко переходили в кровнородственные связи.

Многие армянские беженские семьи обосновались в сельских домах, ранее принадлежащих азербайджанцам. Переселения были как плановыми (то есть организованными сельсоветами), так и стихийными (отдельными семьями). В поселениях, которые целостно и организованно переселились через обмен деревнями, часто сохранялись трудовые позиции и социальные статусы. Следовательно, беженцы в придачу к бывшим азербайджанским домам получили некий продукт социо-культурных взаимоотношений (повседневные практики, социальные отношения, хозяйственный профиль и т.п.), который десятилетиями вырабатывался на месте прежними этническими группами. Беженцы не только были «чужими» для местного населения просто по причине переселения, но и, заселяя азербайджанскую часть деревни, невольно конструировали более сильно выраженный статус «враждебности / чуждости / азербайджанскости».

В большинстве случаев переселение армян из Азербайджана происходило на индивидуальном уровне. Процесс освоения домов и поселений, оставленных по причине военного конфликта, начался еще до того, как армянские беженцы переселились в Армению. В начале 1988 года первые семьи азербайджанских беженцев из южной части Армении уехали в Азербайджан. Когда стало ясно, что конфликтная ситуация между двумя республиками накаляется, они начали искать дома (квартиры, поселения), которые возможно было бы обменять с азербайджанскими армянами. Постепенно явление приняло значительные масштабы, повсеместно армяне и азербайджанцы обменивались домами, подписывали договоры и составляли документы об обмене имуществом, продавали и покупали новые дома. Этот процесс, безусловно, облегчил переселение обеих сторон, так как многие семьи уже предварительно знали, куда им придется переехать. Они могли согласиться или отказаться от предложенного обмена, искать другой, более приемлемый вариант. Нередко люди целыми семьями ездили осматривать дом, на который они намеревались обменивать свой собственный: осматривали местность, знакомились с жителями села, с их жизненным укладом.

Информант (далее И.) -В 1989 году работал Ереван-Геташен автобусный маршрут. После переселения мы еще несколько раз ездили туда, перевозили оставшееся имущество.

Автор (далее А.) -Как происходил процесс нахождения подходящего дома для обмена?

И. -Азербайджанцы приезжали, узнавали адреса армян в районных ЖЭК-ах, приходили к нам домой, предлагали обмениваться домами, рассказывали про свои дома, оставляли адреса и уезжали. Мы могли свободно приезжать, осмотреть дом, согласиться на обмен или нет. Наша семья приехала без предварительного осмотра. Сначала мы обменялись домами с другим владельцем, но оказалось, что его дом старый и полуразрушенный. Мы вернули тот дом и обменяли с нынешним.[1]

На армяно-азербайджанской границе в городе Газах сформировалась ниша посредников (армян, азербайджанцев, русских, лезгинов), работа которых заключалась в том, чтобы после переселения обеих сторон находить бывших жителей, оформлять документы на обмен собственностью, безопасно перевозить семьи с имуществом и т.д.

— Когда администрация этой деревни хотела выгнать нас из занятого нами дома, мы поехали на армяно-азербайджанскую границу, в город Газах, где тогда еще продолжалось тесное общение между армянами и азербайджанцами, и нашли через разных людей владельца этого дома. Мы заплатили ему 15 тыс. рублей и официально купили этот дом (ПР, Варденисский р-н, село Мец Масрик, 15.08.2014).

— Нас и все наше имущество привезли на двух машинах двое азербайджанских лезгинов, которые обязались нас невредимыми довезти до границы, а мы должны были обеспечить их безопасный проезд в Армении, хотя тогда в Армении им ничего не грозило.[2]

Процесс переселения проходил поэтапно: представители обеих сторон в течение почти трех лет приезжали и уезжали, увозили имущество, оформляли документы, продавали дома, продолжали ухаживать за кладбищами и т.п. Это продолжалось до тех пор, пока обе республики, и Армения и Азербайджан, почти полностью не избавились от представителей «нежелательных» этнических групп.

В первые годы переселения беженцы стали активно осваивать, трансформировать «новое, чужое» физическое пространство, в которое им пришлось вселиться. Прежде всего, переселенцы стали менять внутреннее обустройство бывших азербайджанских домов. Они глухой стеной закрывали застекленные веранды (в поселении Мец Масрик бывшие азербайджанские дома были однотипные: два больших помещения (гостевая, спальня), которые соединялись дверным проемом, и к ним примыкающая веранда с главным входом, кухня и ванная часто были отдельными постройками), большие зальные помещения разделяли на более мелкие комнаты, перекрашивали стены в светлые тона (в азербайджанских домах стены в основном были окрашены в темные цвета — красный, зеленый, синий), снимали с окон металлические решетки, которые были свойственны азербайджанским домам. Все последующие перестройки домов, в большинстве случаев, были связаны с существующими понятиями об удобстве и чистоте пространства. Крайне редко в интервью можно проследить дискурс о категоричном отрицании и изменении (уничтожении, реконструкции) «чужого / вражеского» дома. В деревне до сих пор сохранились дома, которые в течении четверти века никаким изменениям не были подвержены, и сохранили свой изначальный «азербайджанский» интеръер (рис. 1.).

Перестройки домов часто были обусловлены тем, что дома и хозяйственные постройки за короткий период выселения-заселения были частично разрушены бывшими хозяевами и местными армянами: были выбиты стекла в окнах, сняты двери, оконные рамы и покрытия крыш. Большинство домов в момент вселения были совершенно пустыми: азербайджанские беженцы вывезли основную часть своего имущества.

— В те годы было довольно много еще свободных домов, и переселенцы могли выбирать, в какой дом вселиться. Даже местные жители через знакомых и родственников в сельской администрации могли присвоить себе пустующий дом. Некоторые дома были в очень плохом состоянии. Например, стены дома моего соседа все были в трещинах, и он был вынужден со всех сторон обвести его новыми стенами. Когда наша семья переселилась в декабре 1988 года, у нашего дома не было ни окон ни дверей и мы были вынуждены почти месяц жить у соседей.[3]

Немало домов и хозяйственных построек в начале 1990-х годов были попросту заброшены или использовались не по первоначальному назначению. Так жилые дома часто превращались в хлевы, курятники, амбары для хранения зерен, сараи. Те дома, которые пустовали, со временем были демонтированы и проданы на стройматериалы или обворованы местными жителями.

-Демонтаж домов производился на взаимовыгодных условиях, как для беженцев, так и для местных властей райцентра. Когда беженцы переселились, им нужен был стройматериал для починки своих домов. Ну, и они его воровали из покинутых пустых домов, за что потом платили 60 рублей штраф в райцентр. Подобным образом поступали и местные армяне. Это было очень удобно, так все постепенно и снесли.[4]

Сегодня, спустя четверть века, дома, в которые были заселены беженцы, так и не воспринимаются ими как «свои / освоенные / обжитые». Некоторые беженцы предпринимали попытки приспособить их к своим представлениям об удобстве, о «доме, где можно строить новую жизнь» (пристраивая, перестраивая), но, в целом, практически все постройки остались в своем прежнем виде. Данное наблюдение может иметь несколько объяснений. Нередко физическое пространство и, в частности, дом, становится объектом эмоциональных переживаний, в контексте которых «свое» (бывшее) поселение было местом «более спокойной и лучшей жизни, где у человека были цели и стремления». Так, местность, поселение, дом, приобретенные после переселения, воспринимаются беженцами, как места неприспособленные для нормального проживания. На дискурсивном уровне новые места часто сравниваются с местами ссылок, каторги, где теряется всякая надежда на будущее.-Здесь не остается никакой надежды. Это место похоже на лагерь военнопленных[5]. -Мы из «рая» приехали в «ад». Как я могу утверждать, что здесь я чувствую себя как дома?[6] -Когда мы приехали и увидели количество снега здесь в горах, было впечатление, что нас выслали куда-то в Сибирь.[7]

Коллективная память переселенцев о «малой родине», где все было лучше, будет утрачена, видимо, только вместе с ее носителями. Подобное коллективное восприятие оставленного «хорошего» дома конструирует представления о временности пребывания в новых поселениях и невольно побуждает в человеке нежелание строить на новом месте собственное будущее.-Разве возможно так жить?! Мы как будто живем на вокзале, в вечном ожидании нового переселения![8] 

Память о родных городах и деревнях, которые беженцы вынуждены были покинуть, как правило, окрашена печалью и ностальгией. Ситуация «сейчас / здесь» и «тогда / там» представляется весьма контрастной, особенно для людей старшего поколения. «Там все было лучше, радостней, со смыслом, здесь все намного хуже, бессмысленно, пусто». Акцент на негативном восприятии всех изменений — от погоды до вкуса воды, запахов, климата, делается в контексте воспоминаний о «богатом / своем» хозяйстве, нажитом собственным трудом, но по воле судьбы утраченном.

-Ты должна была увидеть, в какой здесь полуразрушенный, грязный детский сад пошел мой ребенок. В Баку он посещал один из лучших элитных детских садов. Когда мы приехали он даже слово по-армянски не знал, ему тогда было всего четыре года. Мы лишились всего! В Баку я жила припеваючи. У меня была трехкомнатная квартира, шикарно отремонтированная по тем меркам. Мы получили новую квартиру, отремонтировали ее, шикарно обставили. Я хорошо зарабатывала, мой муж шикарно зарабатывал.[9]

Понятия «лучше» и «хуже» для многих определяются воспоминаниями об относительном социальном благополучии в советские годы. Вынужденное переселение и последующий развал Советского Союза наложились как в памяти беженцев, так и в памяти местных армян одно на другое. Ухудшившиеся для многих в результате распада СССР условия жизни, таким образом, обрели в памяти непосредственную связь с переселением. -Когда Советский Союз распался, ушли местные турки[10], и одновременно хлынула волна беженцев, старшее поколение местных армян не смоглo смириться со всем этим. Они осуждали беженцев в снижении уровня жизни и часто повторяли: — «мы жили хорошо с «нашими» турками, а с приходом беженцев все рухнуло». Но проблема была не в выходе турков из Армении, а в развале Советского Союза, в войне, в условиях углубляющегося экономического кризиса. Именно это для них стало трагедией.[11] Именно «потеря» того микромира, который был создан ими и их предками, переживалась обеими сторонами (переселившейся и принимающей) тяжелее всего. Индивидуальная память об оставленном родном доме проявлялась и на подсознательном уровне. Как рассказывают многие информанты, в своих снах они видят исключительно свои бывшие места проживания, которые предстают как некий вариант памяти о «своем» доме. —В своих снах я вижу только ту жизнь, тот дом, который мы оставили. Этот дом я никогда не вижу. Я вижу Кировабад, Ханлар, а это поселение — никогда![12] -Это все наша память о детстве. Я провел свое детство в селе Чардахлу и, конечно, в своих снах я вижу родное село, свое детство там. Но увы, ничего не вернуть [со слезами на глазах, взмахивает рукой и уходит].[13]

Обобщая вышеизложенное, слияние разнородных культурных элементов характеризовало и конструировало новый социальный образ беженцев, который воспроизводился в физическом пространстве новоприобретенных поселений (в распределении домов, в их структуре и т.д.). Характерные черты культуры, которые служили маркерами, обозначающими социоструктурную границу между армянами и азербайджанцами, с течением времени были спроецированы на отношениях между представителями разных групп армян — местных и беженцев. Это можно наблюдать и на примере символического пространства (кладбища, локальные святилища и т.д.), которое гораздо сильнее охватывает эмоциональный уровень этих взаимоотношений.

Автор: Эвия Оганнисян (Evia Hovhannisyan) © Все права защищены․